Чёрные глаза
Содержание
- Василий Тредиаковский. «Ну, так уже я не стал быть вашим отныне…»
- Пётр Вяземский. Чёрные очи
- Алексей Кольцов. Перстень
- Михаил Лермонтов. Три пальмы: (Восточное сказание)
- Евгений Гребёнка. Чёрные очи
- Алексей Плещеев. Ночные думы. 3. Дачи
- Фёдор Сологуб. Звёздная даль
- Мирра Лохвицкая. Идеалы
- Мирра Лохвицкая. Четыре всадника: Баллада
- Осип Мандельштам. «Тянется лесом дороженька пыльная…»
- Александр Перфильев. Черные глаза
- Илья Сельвинский. Казачья шуточная
Василий Тредиаковский
* * *
Ну, так уже я не стал быть вашим отныне:
Ибо надо оставить вас мне наеди́не.
Днесь ваши очи черны и все лице красно
Не чинят мне никакой муки занапрасно.
Правда, что вы безмерно находитесь слична,
И смягчить ваше сердце — похвальба есть зычна.
Но, Ириса, вы лих быть хотите жестокой,
А любовь снесть не может так спеси высокой.
Я пред тобой и слезы имел и унылость,
И всё что бы вас могло преложить на милость.
Вы зрели вздыхающа по вашей красоте,
Просяща на коленах в сердечной тесноте.
Но понеже ваше сердце так ожесточенно,
Что ни от чего быти не может смягченно,
Так прости уж, жестока, я вас покидаю:
И мое сердце от вас вовсе отнимаю.
Вы ко мне не хотите милости показать,
А я не хочу также от того пропадать.
<1730>
Южные звёзды! Чёрные очи!
Неба чужого огни!
Вас ли встречают взоры мои
На́ небе хладном бледной полночи?
Юга созвездье! Сердца зенит!
Сердце, любуяся вами,
Южною негой, южными снами
Бьётся, томится, кипит.
Тайным восторгом сердце объято,
В вашем сгорая огне;
Звуков Петрарки, песней Торквато
Ищешь в немой глубине.
Тщетны порывы! Глухи напевы!
В сердце нет песней, увы!
Южные очи северной девы,
Нежных и страстных, как вы!
1828
Перстенёчек золотой,
Ненаглядный, дорогой!
Светлой памяти любви
В очи чёрные гляди.
Если грустно будет ей,
Ты потускни, почерней;
Если радость — изменись,
Весь алмазом разгорись!
День забвенья ли придёт,
Душа чувство проживёт —
Тогда, перстень золотой,
Ты рассыпься сам собой!
(1836)
Михаил Лермонтов
Три пальмы
(Восточное сказание)
В песчаных степях Аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый под сенью зелёных листов
От знойных лучей и летучих песков.
И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студёной
Ещё не склонялся под кущей зелёной;
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.
И стали три пальмы на Бога роптать:
«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор…
Не прав твой, о небо, святой приговор!..»
И только замолкли, — в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонков раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шёл, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.
Мотаясь, висели меж твёрдых горбов
Узорные полы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И чёрные очи оттуда сверкали…
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.
И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, поражённый стрелой;
И белой одежды красивые складки
По пле́чам фариса вились в беспорядке;
И, с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копьё на-скаку.
Вот к пальмам подходит, шумя, караван,
В тени их весёлый раскинулся стан.
Кувшины, звуча, налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро поит их студёный ручей.
Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал, —
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их со́рвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли их до у́тра огнём.
Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван,
И следом печальным на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодной.
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.
И ныне всё дико и пусто кругом;
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит, —
Его лишь песок раскалённый заносит,
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.
1839
Очи чёрные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные!
Как люблю я вас! Как боюсь я вас!
Знать, увидел вас я в недобрый час.
Ох, недаром вы глубины темней!
Вижу траур в вас по душе моей.
Вижу пламя в вас я победное:
Сожжено на нём сердце бедное.
Но не грустен я, не печален я,
Утешительна мне судьба моя:
Всё, что лучшего в жизни Бог дал нам,
В жертву отдал я огневым глазам.
<1843>
Алексей Плещеев
Ночные думы
3. Дачи
Люблю я вас, дачки! Идешь себе ночью,
А окна, балконы отворены все;
И звук фортепьяно оттуда несется,
И льются напевы в ночной тишине.
А вот у окна вдруг явилась головка;
Вот черные очи как звезды блестят,
На плечах лилейных шелковые кудри,
Атласные щечки румянцем горят!
И смотришь — а ночь так свежа и ясна,
И розами пахнет, и светит луна!
<1844>
1-й вариант
Очи тёмные подъемлет
Дева к небу голубому,
И, на звёзды глядя, внемлет
Чутко голосу ночному.
Под мерцаньем звёзд далёких,
Под блистающей их тайной
Вся равнина в снах глубоких
И в печали неслучайной.
К старику-отцу подходит
Дева с грустною мечтою
И про небо речь заводит:
«Беспредельность предо мною.
Где-нибудь в раздольях света,
За безмерным отдаленьем,
Есть такая же планета,
И с таким же населеньем.
Есть там зори и зарницы,
Реки, горы и долины,
Счастье, чары, чаровницы,
Грозы, слёзы и кручины.
Не оттуда ль в сердце плещет
Грёза сладостным приветом?
Вот звезда над нами блещет
Переливным ясным светом:
Это — солнце, и с землёю, —
И на той земле мечтает
Кто-то, близкий мне душою.
К нам он взоры подымает,
Нескончаемые дали
Мерит чёрными очами,
И томления печали
Отвеваются мечтами.
Он иную землю видит,
Где так ярко счастье блещет,
Где могучий не обидит,
Где бессильный не трепещет,
Где завистливой решёткой
Пир богатых не охвачен,
Где клеймом недоли кроткий
Навсегда не обозначен».
Скоро звёзды гаснуть станут,
Расточатся чары ночи,
И с тоской пугливой глянут
Размечтавшиеся очи».
26 июня 1894 года
2-й вариант
Очи тёмные подъемлет
Дева к небу голубому,
И, на звёзды глядя, внемлет
Чутко голосу ночному.
Под мерцаньем звёзд далёких,
Под блистающей их тайной
Вся равнина в снах глубоких
И в печали неслучайной.
Тихо, робко над рекою
Поднимаются туманы
И ползучею толпою
Пробираются в поляны.
У опушки тени гуще,
Лес и влажный, и дремотный.
Смотрит страх из тёмной кущи,
Нелюдимый, безотчётный.
К старику-отцу подходит
Дева с грустною мечтою
И про небо речь заводит:
«Беспредельность предо мною.
Где-нибудь в раздольях света,
За безмерным отдаленьем,
Есть такая же планета,
И с таким же населеньем.
Есть там зори и зарницы,
Реки, горы и долины,
Счастье, чары, чаровницы,
Грозы, слёзы и кручины.
Не оттуда ль в сердце плещет
Грёза сладостным приветом?
Вот звезда над нами блещет
Переливным дивным светом:
Это — солнце, и с землею,
И на той земле мечтает
Кто-то, близкий мне душою.
К нам он взоры подымает,
Нескончаемые дали
Мерит чёрными очами,
И томления печали
Отвеваются мечтами.
Он иную землю видит,
Где так ярко счастье блещет,
Где могучий не обидит,
Где бессильный не трепещет,
Где завистливой решёткой
Пир богатых не охвачен,
Где клеймом недоли кроткий
Навсегда не обозначен».
Скоро звёзды гаснуть станут,
Расточатся чары ночи,
И с тоской пугливой глянут
Размечтавшиеся очи.
26 июня — 22 июля 1894
Мирра Лохвицкая
Идеалы
Я помню, и в юные годы
Мне жизнь не казалась легка, –
Так жаждало сердце свободы,
Так душу терзала тоска.
Когда же ночные виденья
Слетались на ложе ко мне,
В каком-то не детском волненье
Томилась я часто во сне.
Не шалости, куклы, забавы, –
Мне снилися страны чудес,
Где пальм колыхалися главы
На золоте алом небес.
Мне чудился замок высокий
И в розах ползучих балкон,
Там ждал меня принц черноокий
Как в сказке хорош и влюблен.
Стоит он и смотрит так нежно,
Весь в бархат и шелк разодет,
На темные кудри небрежно
Широкий надвинут берет…
Исчезли и замки, и розы,
Виденья волшебной весны;
Поруганы детские грезы,
Осмеяны чудные сны…
Одной только вечной надежде
Осталося место во мне, –
И черные очи, как прежде,
Мне блещут в блаженной стране.
И призрачный мир мне дороже
Всех мелких страстей и забот, –
Ведь сердце осталось все то же,
И любит, и верит, и ждет!
1895
I.
Вспыхнуло утро, багрянцем горя,
Брезжит в окне золотая заря…
— Спишь ли ты, Майя, любимая дочь?
Гостя принять выходи мне помочь;
Гость мой прекраснее юной весны,
Кудри его из лучей сотканы,
Нежно звучит его смех молодой,
Жизнь и веселье несет он с собой!
– Дай мне дремать в очарованном сне…
Мальчик кудрявый, забудь обо мне.
Грезы мои упоенья полны…
Дай досмотреть вдохновенные сны!
II.
— Выйди, о Майя, любимая дочь,
Гостя другого принять мне помочь,
Лучший наряд и венец свой надень,
Видишь, восходит торжественно день.
Гость мой и славен, и знатен вполне, –
Вот он въезжает на белом коне, –
Вьется за ним его плащ голубой,
Блеск и богатство несет он с собой!
– Гость твой хорош, но обманчивый вид
Столько забот о ничтожном таит,
Столько забот о ничтожном – земном…
Дай же забыться мне сладостным сном!
III.
Солнце пурпурное скрылось давно,
Вечер таинственный смотрит в окно…
— Выйди, о Майя, любимая дочь,
Ставни закрыть приходи мне помочь!
Кто-то печальный, в молчанье немом
Будто сейчас промелькнул за окном. –
Геспер в лучистом сиянье своем
Блещет звездою над ясным челом…
– Гостя напрасно не приняла ты…
Слышишь, сильнее запахли цветы
Ставни скорей распахни, моя мать,
Сладко мне воздух вечерний впивать!
IV.
— Спи, моя Майя, любимая дочь!
Вот уж сгустилася темная ночь –
Кто-то на стройном коне вороном
Тихо подъехал и стал под окном.
Лик его чудный внушает мне страх,
Месяц играет в его волосах.
Черные очи так ярко горят,
Траурным флером окутан наряд!
– Встань же, родная, и двери открой, –
Это примчался возлюбленный мой,
С ним я в объятии жарким сольюсь,
К звездному небу навек унесусь.
4 июля 1895
Осип Мандельштам
* * *
Тянется лесом дороженька пыльная,
Тихо и пусто вокруг.
Родина, выплакав слезы обильные,
Спит, и во сне, как рабыня бессильная,
Ждет неизведанных мук.
Вот задрожали березы плакучие
И встрепенулися вдруг,
Тени легли на дорогу сыпучую:
Что-то ползет, надвигается тучею,
Что-то наводит испуг…
С гордой осанкою, с лицами сытыми…
Ноги торчат в стременах.
Серую пыль поднимают копытами
И колеи оставляют изрытыми…
Все на холеных конях.
Нет им конца. Заостренными пиками
В солнечном свете пестрят.
Воздух наполнили песней и криками,
И огоньками звериными, дикими
Черные очи горят…
Прочь! Не тревожьте поддельным веселием
Мертвого, рабского сна.
Скоро порадуют вас новоселием,
Хлебом и солью, крестьянским изделием…
Крепче нажать стремена!
Скоро столкнется с звериными силами
Дело великой любви!
Скоро покроется поле могилами,
Синие пики обнимутся с вилами
И обагрятся в крови!
‹1906›
Был день осенний, и листья грустно опадали.
В последних астрах печаль хрустальная жила.
Грусти тогда с тобою мы не знали,
Ведь мы любили, и для нас весна цвела.
Ах! Эти черные глаза меня пленили.
Их позабыть нигде нельзя — они горят передо мной.
Ах! Эти черные глаза меня любили.
Куда же скрылись вы теперь? Кто близок вам другой?
Был день весенний. Всё, расцветая, ликовало.
Сирень синела, будя уснувшие мечты.
Слезы ты безутешно проливала.
Ты не любила, и со мной прощалась ты.
Ах! Эти черные глаза меня погубят,
Их позабыть нигде нельзя, они горят передо мной.
Ах! Эти черные глаза! Кто вас полюбит,
Тот потеряет навсегда и сердце и покой.
1928
Черноглазая казачка
Подковала мне коня,
Серебро с меня спросила,
Труд не дорого ценя.
— Как зовут тебя, молодка?
А молодка говорит:
— Имя ты мое почуешь
Из-под топота копыт.
Я по улице поехал,
По дороге поскакал,
По тропинке между бурых,
Между бурых между скал:
Маша? Зина? Даша? Нина?
Все как будто не она…
«Ка-тя! Ка-тя!» — высекают
Мне подковы скакуна.
С той поры,— хоть шагом еду,
Хоть галопом поскачу,—
«Катя! Катя! Катерина!» —
Неотвязно я шепчу.
Что за бестолочь такая?
У меня ж другая есть.
Но уж Катю, будто песню,
Из души, брат, не известь:
Черноокая казачка
Подковала мне коня,
Заодно уж мимоходом
Приковала и меня.
1943
|
